Михаил Алексеев. Моя война

В год 85-летия Великой Победы хотелось бы вспомнить знаменитого уроженца саратовской земли, писателя-фронтовика Михаила Николаевича Алексеева (1918-2007). Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных премий СССР и РСФСР Михаил Алексеев – признанный мастер так называемой «деревенской прозы». Книги «Вишнёвый омут», «Хлеб – имя существительное», «Карюха», «Ивушка неплакучая»… Но он и военный прозаик. Первый роман, законченный в Вене в 1950 году (Алексеев служил в Центральной группе советских войск), назвал символически и лаконично «Солдаты». По книгам писателя сняты незабываемые фильмы – «Журавушка» и «Русское поле». Предлагаем вниманию наших читателей беседу Михаила Николаевича и его внучки, журналиста и киноведа Ксении Тюриной, которой посвящён роман «Драчуны». – Дед, для тебя Великая Отечественная война началась в июле 1941-го в Сумах. Ты – участник битвы под Сталинградом. На Курской дуге ты был уже военным журналистом дивизионной газеты «Советский богатырь». Воевал на Украине, освобождал Румынию, Венгрию, Чехословакию. Расскажи, как ты встретил День Победы? – 9 Мая разведчики и связисты нашей 72-й гвардейской стрелковой дивизии и мы, военные журналисты, отмечали вместе. Это было в маленьком и чистеньком чехословацком городке Косова Гора неподалеку от Праги. Капитан Грищенко, Герой Советского Союза капитан Лобанов и я, гвардии капитан, сидели за праздничным столом. Вот в такой компании встречал я День Победы. У нас был большой праздник. На столе – чешская сливовица, тушёнка с горячими лепёшками... – О чём думалось тогда? Ликовали? – Торжествовали, конечно, но удивительное дело, здесь, у самой Праги, мы все почему-то вдруг вспомнили Сталинград. Помню, мне подумалось: «А что там, на Волге, будет через двадцать, скажем, лет? Останутся ли какие-нибудь следы сражения?» – Писатель Александр Проханов назвал твой большой роман-хронику «Мой Сталинград» продолжением шолоховского «Они сражались за Родину»... – Годы идут и делают своё дело. Родившиеся после войны дети стали отцами, а их отцы, участники былых сражений, стали дедами. Вот и ты, Ксеня, сделала меня прадедом, родила сына Сашу. По-гречески Александр – защитник людей. Александр Македонский, Александр Невский, Александр Суворов… Военные лета остаются где-то далеко позади, но сама война не отстаёт, могучею силою человеческой памяти и глубокими следами, оставленными ею на челе земли, крепко держит нас, не отпускает, обжигая горячим своим дыханием. Ряды ветеранов редеют, а участников давно минувшей войны становится вроде бы всё больше и больше: по местам былых сражений идут ныне бесчисленные отряды юных следопытов и, производя свои поиски и скорбные раскопки, сами не только прикасаются к героическому прошлому нашему, но и причащаются от него, мужая и взрослея. Есть цифра, которая потрясает: 27 миллионов. Однако мы не боимся её назвать даже в самые торжественные дни нашей жизни, потому что мы сильные и мужественные люди и понимаем, во имя чего заплачена столь дорогая цена. Впрочем, некоторые деятели на Западе привыкли всё переводить в кредитки, в деньги. Ими точно подсчитано, во сколько миллиардов долларов обошлась человечеству мировая война. Не подсчитано лишь, сколько материнских и вдовьих слёз выплакано, сколько незарубцованных ран осталось на сердцах тех же матерей и солдатских вдов, сколько человеческих тёплых гнёзд порушено, сколько не сыграно свадеб, не спето песен, недосказано сказок. Сколько тугих узлов завязано в самих человеческих судьбах, тех самых узлов, и по сей день не развязанных, не распутанных до конца… – Давай всё-таки вернёмся к Сталинградской битве. – Война была для нашей страны тягчайшим испытанием. Я был участником сражения под Сталинградом от первого до последнего дня. Был политруком минометной роты, секретарём комсомольского бюро полка. Что значило в то время быть комсоргом? Тогда оргработа была одна: ни шагу назад, только вперёд! Речей комсорги не произносили, а поднимались в атаку первыми. – Может быть, ты вспомнишь какие-то эпизоды Сталинградской битвы, в которых ты лично участвовал? – Я расскажу о том, что видел своими глазами. В августе, отступая, мы попали в окружение, многие в нашей дивизии оказались в плену. Я вырвался, пошел почти навстречу немецким танкам и спасся. И спас 40 моих миномётчиков. Танки устремились за основной колонной, по балке, а я отклонился и вот так под углом и вывел. Один танк, правда, заметил нас и рванул вдогонку. Сержант Сараев, совсем молоденький, меня, по сути, спас. Немец из танка по пояс вылез с засученными рукавами: «Рус, сдавайся!» Сараев бежал со мной всё время, а тут остановился. Я успел подумать только: «Коля, Коля, только в партию тебя приняли, а ты...» И тут страшный взрыв. От танка было метров 20 до нас, взрывной волной меня сшибло. А тогда ведь нам зачитали приказ Сталина № 227: ни шагу назад, стоять насмерть. Всем миномётчикам выдали по две противотанковые гранаты. Оказывается, Сараев остановился не для того, чтобы сдаваться. Он бросил в люк этого танка сразу две гранаты. Смотрю – танк горит, немец из люка свесился руками до земли, Сараев лежит рядом весь растерзанный... Вот так и вышли из окружения. – Сараев погиб? – Самое-то удивительное – нет, не погиб! Проходит много времени, я выступаю по телевидению и рассказываю эту историю. Вскоре получаю письмо от этого самого Сараева! Оказывается, он был тяжело ранен, попал в плен, потом у какого-то бауэра, немецкого крестьянина, работал. Вернувшись домой, с трудом устроился банщиком в маленьком районном центре. После моего выступления обратили на него внимание, нашли документы в архиве, выдали ветеранскую книжку. Его, оказывается, даже представляли к Герою, «посмертно». Но не дали. Я думал к 50-летию Победы снова ходатайствовать, но дочь Сараева сообщила, что он умер. – А что запомнилось из последних дней Сталинградской битвы? – Когда немцев окружили, стали их сжимать, стужа была лютая. Мы с миномётами переходим на новые позиции. Бойцы тащат – кто плиту, кто лафет – по сугробам. Видим, стоит немец в зелёной шинели, в вывернутой пилотке, чтобы уши прикрыть, и с винтовкой – целится. Мы стреляем из автоматов, а он стоит – мистика. Переглядываемся, ещё очередь... Кто-то подошёл – а это оказался мёрзлый немец. Тут только что наши передовые части прошли, фрица убили, его, ещё тёплого, поставили, винтовку пристроили, и он застыл... Ещё эпизод. Мы вышли к единственному зданию, которое уцелело (там Драматический театр на площади). В конце площади – универмаг, буквально в двухстах метрах от нас. Я видел, как фельдмаршала Паулюса с его генералами из подвала выводили. Но не мы, к сожалению, не наша 64-я армия. По дорогам шли колонны пленных фашистов. Вижу, старуха стоит, где колонну проводят, и говорит: «А, нечистая сила, волокёт одеяло-то, не моё ли, господи! Гитлер до такого сраму довёл людей своих! Да брось ты, окаянный, эту подушку, сам еле идёшь! И зачем оно тебе, одеяло это, нужно?» Конвоир ей объясняет: «Как же не нужно? Нужно». – «Аль их не убьют?» – «Да как же? Они пленные, пленных нельзя убивать, их будут лечить», – отвечает конвоир. Старуха подошла к одному, накинула одеяло ему на плечи: «Ну иди, иди, нечистая сила, Бог с тобой». Во второй части «Моего Сталинграда» всё это есть… А в 1965 году с кинорежиссером Сергеем Герасимовым мы были приглашены в Западную Германию. Лучше всех нас принимали бывшие военнопленные немцы. Я удивился этому, а сами они объясняли очень просто: ваши люди голодали, а нам хлеб выдавали, нас кормили, нас спасли... – Сейчас на Западе кое-кто пытается переписать итоги Второй мировой войны. Что ты думаешь об этом? – Ничего у них не получится – история уже написана. Однажды во Франции меня привезли в историческое место, недалеко от Канн. Городишко-то небольшой, но это место, где высадились союзники (первый город, который заняли американские десантники). Повезли на тот самый крутой берег, где эта малая высадка происходила. Возведён мемориал, подобный тому, что на Поклонной горе в Москве. Он вроде бы посвящён высадке, а назван мемориалом Второй мировой войны. Интересно построен: заходишь и видишь две двери – справа и слева. У правой двери написан год – 1939, начало Второй мировой войны. Идёшь по пандусу вниз – слышишь, как грохочут пушки, взрываются бомбы. Показывают хронику – нашу, немецкую, английскую, французскую. Ты спускаешься, как в преисподнюю, война всё страшнее и страшнее. Кажется, гигантский дом рушится на тебя. Достигаешь нижней точки. Гид показывает – посмотрите наверх. А там – крупными латинскими буквами: «СТАЛИНГРАД»! И от этой точки адовый круг идёт наверх, ты поднимаешься к левой двери, там написано: 1945. – Так перелом в ходе Великой Отечественной войны произошёл именно под Сталинградом? – Во многом да. Мы называем эту победу «великим переломом». Но, думая о Дне Победы над фашистской Германией, мы заглядываем сначала не в солнечный и радостный 1945-й, а в полынно-горький, принёсший нам неисчислимые страдания и утраты год 1941-й. Сколько великих потрясений и человеческих драм, боли и трагедий вместил он!.. Красная армия отходила на глазах непонимающих, удивлённых и обливающихся горючими слезами людей. «Что же это? Как же это?» – спрашивали друг друга они и не находили ответа на эти мучительные, жгучие вопросы. Теперь-то мы знаем, а тогда? Сколько человеческих судеб было направлено сразу же не по тому руслу, по которому им надо было идти в условиях мира, сколько жизней оборвалось либо в самом их начале, либо в полном расцвете, а сколько разбросало по белу свету! И все-таки в том, трагически суровом 1941-м надлежит искать истоки нашей победы. Это было первое и самое тяжкое испытание, из которого мы в конце концов вышли не побеждёнными, а победителями. После декабря 1941-го был развеян миф о несокрушимости гитлеровской военной машины. Гитлеровцы смогли дойти лишь до московских предместий, а мы под знаком исторической справедливости вошли в Берлин и водрузили над рейхстагом Знамя Победы. – Что значит выиграть войну? Достаточно ли для этого победить на поле сражения? – Страна выигрывает войну лишь тогда, когда она сможет залечить и духовные раны, восстановить разрушенные человеческие связи... Экономически, социально и нравственно доказать не только жизнеспособность, но и превосходство своих идей, моральных, нравственных принципов. Десятки лет после мая 1945 года должны пройти, чтобы мы с полной уверенностью могли сказать: да, мы победили. Это основная мысль в моей философии войны. Я пытаюсь взглянуть на события недавнего прошлого. 9 мая – день военной Победы. Полная победа приходит несколько позднее, когда становятся очевидными те факторы, о которых я говорил. Война жестоко ранила не только тех, кто непосредственно принимал в ней участие. Она целилась во многие новые поколения, пришедшие в мир и приходящие уже после 1945 года. Целилась, испытывая на прочность миропонимания, на стойкость, на мужество, на верность Отечеству, на духовность и нравственность наших людей. И я уверен, что, несмотря ни на что, мы выдержим все испытания и будем достойны той Великой Победы. – Сначала ты много писал о войне, затем перешёл к деревне. Почему? – Этот вопрос чаще всего мне и задаётся. Действительно, переход от военных вещей – романов «Солдаты», повестей «Наследники», «Дивизионка», «Автобиография моего блокнота», военных рассказов и очерков – к роману совершенно вроде бы не военному – «Вишнёвый омут», после которого меня готовы были зачислить в ряды писателей-«деревенщиков», но никак не решались. А когда за «Вишнёвым омутом» напечатали «Хлеб – имя существительное», потом повесть «Карюха», роман «Ивушка неплакучая», меня накрепко зачислили по сельскому ведомству. Вот мы «деревенщики». Что же со мной случилось? А в общем-то ничего не случилось. Родившийся в деревне, на Волге, под Саратовом, я деревенским отправился на фронт. Если перечитать мои военные вещи, самый первый роман «Солдаты», можно увидеть, что и там главные герои – деревенские люди. Землепашцы. Только по случаю войны они надели защитную форму. Всё как по Некрасову: в мирное время крестьянин пашет землю, в лихолетье меняет орало на меч, идёт защищать Отечество. Мои герои – сеятели и хранители. Так и перемежаются: то воюют, то пашут. Закончилась война, и я со своими героями, бывшими деревенскими, вернулся к земле. Так появился «Вишнёвый омут» и так далее. – Твоя малая родина – село Монастырское? – Мне очень дорого моё село Монастырское. Точечка на карте нашей всё ещё огромной земли, но не обозначенная даже на подробных картах. Крохотный родничок, до чего же он глубок и живителен для меня, откуда я вычерпал и «Вишнёвый омут», и «Хлеб – имя существительное», и «Карюху», и «Драчунов», и «Ивушку неплакучую». Мои земляки даже не из собственно Монастырского, а из окрестных селений. – Твоя проза во многом автобиографична. Опыт жизни помогает творить? Твоя главная книга - роман «Драчуны» создан как итог личных впечатлений? – Наверное, это вдохновение. Этот роман жил во мне, начиная с послевоенного времени, как только я обращался мыслью к 33-му году. К той трагедии, никем не описанной. Просто боялись её касаться. Это была полностью запретная тема. Она жила во мне, терзала, я не мог дальше писать. Просто жить. Выпустить столько книг и не рассказать о самом главном для моих земляков, а для всего народа – о самой большой беде! 33-й год – это был геноцид, никто ещё не назвал истинной цифры погибших. Кто называет 10 миллионов, кто – 12. Я считаю, что там все 20. Ведь голодом были охвачены Восточная Сибирь, весь Южный Урал, речь идёт о самых хлеборобных местах. Весь Северный Кавказ, Кубань и Ставропольщина, Волга от Твери до Астрахани, Орловская область, отчасти Курская, Тамбовская и вся Украина от востока до запада. Голод пытались объяснять засухой. Но никогда засуха не могла охватить такие обширные области. Урожай был вполне нормальный, на трудодни хлеб выдали, пшеницу, рожь, но всё изъяли. Сначала вымели фураж, подохли все колхозные лошади, потом стали умирать люди. В нашем селе осталось из 600 дворов какая-то сотня хозяйств. Кто-то успел убежать от этого голода. Документов нет, паспортов нет, и убежать-то нельзя было толком. Мой отец, твой прадед Николай Михайлович Алексеев, – он был секретарём сельского Совета – этим несчастным умудрялся выдавать справки, чтобы могли спастись. Но кто-то донёс, его осудили, и он умер в саратовской тюрьме. Так вот, мог ли я не рассказать об этом? Это сейчас легко быть смелым героем, пиши что угодно – ни цензуры нет, ничего. А я-то начал роман в 1977 году. И только в 1981-м роман был опубликован в «Нашем современнике». Роман вышел страшным. У меня на даче в Переделкино в углу огромная стопка писем со всех концов страны. Ни на одну свою книгу я не получал столько отзывов, как на «Драчунов». Я не мог не рассказать. Для меня это главный роман. – С «Моим Сталинградом» ты вернулся к военной теме? – Переход для меня вполне естественный. Война не собиралась нас покидать. К роману «Мой Сталинград» я шёл долгие годы, можно сказать, со Сталинградской битвы, он был издан в 1993 году. В романе нет ни одного вымышленного героя, ни одной выдуманной истории. Как и в «Драчунах», всё – правда.